Шпенглер О. Символика картины мира и проблема пространства

СИМВОЛИКА КАРТИНЫ МИРА И ПРОБЛЕМА ПРОСТРАНСТВА

(из Главы III. Макрокосм // Шпенглер Освальд. Закат Европы. Том I. Образ и действительность.

Предисл. проф.А.Деборина, перев.Н.Ф.Гарелина. – Москва-Петроград: Изд-во Л.Д.Френкеля, 1923, С.163-186)

Итак, мысль о мировой истории в строго морфологическом смысле расширяется до идеи всеобъемлющей символики. Собственно историческое исследование имеет своей задачей исследовать чувственное содержание живой действительности, ее убегающий образ и установить ее типические формы. Идея судьбы, это – последнее, до чего оно может достигнуть. Вместе с тем это исследование, как ни ново и всеобъемлюще оно явялется в изложенном нами виде, может быть только частью и основанием другого еще более обширного рассмотрения. Рядом с ним стоит естествоиспытание, столь же фрагментарное и ограниченное в своем мире идей. Но здесь дело касается последних вопросов бытия вообще. Все, что имеется в нашем сознании, в каком бы то ни было виде, как мир и душа, жизнь и действительность, история и природа, законы, пространство, судьба, Бог, будущее и прошедшее, настоящее и вечность, - все это для нас имеет еще более глубокий смысл – и именно тот, что все это устроено так – а не иначе, и единственное и последнее средство сделать это необъемлемое усвояемым, сообщить эти тайны, которые можно только чувствовать или в редкие минуты пережить с наглядностью ясновидения, сообщить их хотя бы в темном, но в единственно возможном виде – быть может, только немногим и избранным умам, – такое средство таится в метафизике нового вида, для которого все, чтобы это ни было, имеет характер символа.

Символы суть чувственные единства, глубочайшие, неделимые и, главное, непреднамеренные впечатления определенного значения. Символ есть часть действительности, обладающая для телесного или умственного глаза определенным значением, рассудочным способом не сообщаемая. Ранне-дорический, ранне-арабский, ранне-романский орнамент, например, на вазе, на оружии, на портале или саркофаге, есть символическое выражение нового мирочувствования, находящее себе отклик только в людях исключительно одной культуры, выделяющее их из общечеловеческого, и объединяющее их в некоторое единство. Но почувствованное единство культуры покоится на общем языке ее символики. Предположим, что все, что существует, есть некоторое выражение душевного – мы в этом скоро убедимся –, но оно одновременно есть и впечатление на душу, и это взаимоотношение, когда человек бывает одновременно субъектом и объектом, представляет собою суть символического. Из этого следует, что символом является и сам человек, как отдельное лицо и как совокупность, не только своей теперешней телесностью, в силу которой он является частью мировой картины природы и области причинного – как человек, как семейство, народ, раса –, но также и всей совокупностью своей душевной жизни, поскольку последняя самое себя в мировой картине истории сознает как судьбу, как становящееся, или может быть сопереживаема, как судьба, как становление «других».

Это смелая и труднодоступная точка зрения. Абсолютные точки зрения – берущие, например, за исходный пункт и мерило: я, мышление, природу, Бога –, которые любит философия из-за целей систематики, и без которых она по существу, не может обойтись, в данном случае тоже являются только символами, объектами, а не руководящими линиями исследования.

Для западного человека, находящегося на высоте своей давно ставшей городской и интеллектуальной культуры, существует определенная картина истории, центром которой являются шесть столетий «мировой истории» на одной малой планете, в то время, как горизонт незаметно теряется в астрономических, геологических или мифологических далях. Эта картина, по существу своему, результат нашего бодрствующего бытия, мир, на фоне которого только и может себя понять западная душа, есть необходимая нам форма воспринимания всего, что действительно существует, как осуществляющего себя в устроенном порядке. С твердой точки зрения, зиждящейся на теперешнем и здешнем, взираем мы на прошлое и будущее. Повидимому, нет ничего реальнее этой перспективы.

Но первобытному человек такое воззрение незнакомо. Античный, индийский человек – как мы это видим по решающим признакам – переживал несто родственное, но во всяком случае в смутных очертаниях и совсем других красках. Итак, эта ясная и несомненная «мировая история» только наша собственность? Итак, нет никакой исторической действительности, для всех людей существующей и идентичной? Итак, это только выражение, свободная фантазия, функция отдельной души? Этот стадоподобный поток человеческих поколений сквозь столетия, этот эпизод в становлении бесчисленных солнечных систем сквозь миллионы лет, эти давно умершие страны культурных расцветов на Ниле, Ганге и Эгейском море суть только видения фаустовского духа? Вспомним, что то же самое утверждает всякая философия по отношению к картине природы, называя ее явлением. Конечно, человек был атомом во вселенной, но и вселенная была одновременно продуктом его разума.

Такова великая тайна человеческого сознания, которую приходится приянть как таковую. Заключающееся в ней противоречие недоступно мышлению. Идеалистические и реалистические учения, называющие одно действительностью, а другое видимостью, производят насилие над тайною, но не разрешает ее.

Душа и мир: этой полярностью исчерпывается сущность нашего сознания, подобно тому, как феномен магнетизма исчерпывается в противоположном притяжении двух полюсов. И эта душа, притом душа каждого отдельного человека, переживающая в себе и следовательно творящая весь этот мир исторического становления, делающая его выражением своего склада существования, в то же время под другим зрения есть только ничтожный элемент, только беглая вспышка в нем?¹ Что же такое Цезарь, Рамзес, Валленштейн, как не феномены исторической картины, созданной внутри себя высоко развитой душой? Существуют ли они в действительности для – неисторического – сознания ребенка? Действительно ли бы они «существовали», если бы все теперешние люди снова оказались на первоначальном душевном уровне, примерно на уровне западных римлян времен Аврелиана? Все «другие» люди, появляющиеся в картине памяти истории, суть выражение души «одного», будь то великие личнсоти, некогда создавшие, согласно установленному нами ранее словоупотребелению, эпоху, будь то просто люди толпы любого времени. Все, что эти люди всех времн думают, желают, делают, являют собой, следовательно, весь становящийся, подвластный судьбе мир, все это есть только знак и символ того, кто их переживает. Тайна собственной судьбы открывается в судьбе становящегося вокруг нас или познанного нами в качестве ставшего мира. Предрассветная душа ребенка и раннего человека только предчувствует мир; только ясная, дневная душа высоких культур, знающая и чувствующая себя, как устроенную единицу, именно как душу, обладает также чувственным миром, как своей собственностью. Во всякий момент бодрствующей жизни она строит из хаоса чувственного космос символически оформленных объектов или феноменов в зависимости от того, обладает ли этот космос признаками природы или истории.

Эту деятельность мы зовем жизнью. Жизнь есть осуществление внутренне возможного. В каждой душе, будь то душа народа, сословия или отдельного человека, с момента ее рождения в мире становления и судьбы вплоть до ее угасания, живет одное незнающее покоя стремление вполне осуществить, создать свой мир, как полную совокупность своего выражения, преобразовать то, что я назвал чужды, в исполненное значительности единство, подчиниеть его при помощи ограниченной и ставшей формы и присвоить его себе. Законченный мир есть излучение, есть победа души над чуждыми силами.

Мы имеем дело с одним и тем же явлением, когда в момент раннего детства, как бы по мановению волшебного жезла, пробуждается внутренняя жизнь, и душа сознает себя самое, и также когда в стране, наполненной бесформенной людской массой, с загадочной стремительностью возникает к бытию великая культура. С этого момента начинается совершение жизни в высшем смысле, так сказать, осуществление заранее определенной судьбы. Идея хочет быть осуществленной, и осуществление её протекает в картине мира; чистая природа, чистая история или одно из бесчисленных смешений этих двух форм мира, – все это различные виды приведения в порядок совокупности выражения.

Здесь мы будем говорить не о том, что такое мир, а о том что он обозначает. Физиогномика, а не систематика – вот наша задача...