Государство, созданное Тимуром, представляет своеобразное сочетание элементов турецко-монгольской государственности и турецко-монгольского военного строя с элементами мусульманской, главным образом персидской культуры.
        После ряда трудов, посвященных Чингиз-хану и его империи8, можно считать окончательно опровергнутым прежний взгляд на монгольские завоевания как на беспорядочное, стихийное движение дикарей, подавлявших все своею численностью и умевших только уничтожать непонятную им культуру. Жизнь кочевников, несмотря на всю ее несложность, существенно отличается от первобытной жизни дикарей. В степи существует различие между богатыми и бедными и вытекающий отсюда антагонизм сословий, существует потребность защитить свое имущество, главным образом свои стада, от внешних врагов, происходит вооруженная борьба за пастбища, захватывающая иногда обширный район, происходят кризисы, заставляющие народ организовать свои силы и объединится вокруг одного лица или одного рода. Вместо обычных условий жизни кочевников9, при которых можно говорить только об общественном, но не о государственном строе, в короткое время возникает не только сильная государственная власть, но и представление о великодержавном могуществе, при благоприятных условиях переходящее в представление о мировом владычестве. Для успеха такой идеи необходимо, чтобы ее представитель располагал грозной, тщательно организованной силой. Будничные условия жизни кочевников мало благоприятны для таких стремлений; для сколько-нибудь прочного существования кочевой империи необходимо, чтобы ее глава или путем набегов, или путем завоеваний доставлял своим подданным богатства культурных стран. В завоеванной стране кочевники, особенно династия и ее главные сподвижники, постепенно подчиняются влиянию более высокой культуры; но то, что они принесли с собой, исчезает не сразу и не бесследно. Завоеватели стараются соединить свободу кочевой жизни с благами культуры; под влиянием такого стремления вырабатываются своеобразные отношения между государем, его соплеменниками и его новыми подданными; государственная система, возникшая на прежней родине завоевателей, хотя и не без влияния представителей культуры, находит в завоеванной стране более благоприятные условия для своего развития, успешно выдерживает соперничество с политическими идеалами, существовавшими в этой стране раньше, и оставляет в чужой стране более прочный след, чем на своей родине. Монгольская государственность привела к установлению более устойчивого политического порядка в Китае, в мусульманской Азии и в России10, не оказав в этом отношении почти никакого влияния на историю самой Монголии; таким же образом государственная система, созданная Мухаммедом и первыми халифами, имела гораздо больше влияния на судьбу завоеванных арабами стран, чем на судьбу арабского полуострова.
        Среди кочевых империй государство, основанное Чингиз-ханом, представляет совершенно исключительное явление. Во всех других случаях объединившимся кочевникам удавалось подчинить себе только сравнительно небольшое число культурных земель; монголы разгромили целый ряд культурных государств, завоевали весь материк Азии, кроме Индии, Сирии и арабского полуострова, и Восточную Европу и основали самую обширную империю, когда-либо существовавшую. При этом такие исключительные результаты были достигнуты народом немногочисленным и, по-видимому, не нуждавшимся в новых землях. Как в государстве древних персов, народные массы в подавляющем большинстве остались на своей прежней родине. Составленное около 1240 г. монгольское эпическое произведение, известное под китайским названием Юань-чао би-ши, наглядно показывает, как мало интересовались монголы действиями Чингиз-хана вне пределов Монголии. В изречениях, приписанных Чингиз-хану и его сподвижникам11, говорится только о захвате и разделении добычи на войне и охоте; этим определялась вся цель объединения народа под властью хана, все права и обязанности хана и его помощников. Военные успехи Чингиз-хана, сделавшие его из атамана разбойничьей шайки12 обладателем величайшего в мире государства, должны были окружить его имя обаянием, каким редко пользовался основатель династии. Его воля была непреложным законом, как при его жизни, так и после его смерти; из его преемников ни один не решился бы поставить себя рядом с Чингиз-ханом и требовать для себя такого же поклонения. Основатель империи, подобно прежним турецким властителям, после вступления на престол принял титул, совершенно вытеснивший его личное имя; все последующие монгольские ханы до и после вступления на престол носили одно и то же имя. В Китае мы и при монгольских императорах, как прежде, встречаем особые названия для династии, для годов правления отдельного государя, посмертные имена и т.п.; но вне пределов Китая и эти императоры, даже в официальных документах, назывались своими личными монгольскими именами13.
        Монгольская империя выдается среди прочих кочевых государств не только своими размерами, но и продолжительностью своего существования. В.В.Радлов14 объясняет это тем, что к монгольскому государству «были присоединены многие значительные государства оседлых народов и что оно распалось не на отдельные колена, которые его образовали, а на ряд культурных государств (Китай, Средняя Азия, Азия, Персия и т.д.)». Однако, кроме Китая, мы только в Персии можем признать монгольское господство продолжением и дальнейшим развитием прежней государственной жизни.
        О государстве, основанном монголами в Передней Азии, о его экономической и культурной жизни мне уже приходилось говорить в других работах15. Факты показывают, что Персия в эту эпоху, вопреки жалобам современников на полное разорение страны и полный упадок образованности, в культурном и, по всей вероятности, в экономическом отношении занимала первое место в тогдашнем мире. Городская жизнь продолжала развиваться; возникали новые торговые города, сохранявшие значение и после монголов; страна вела обширную морскую торговлю с Индией и Китаем, и установилось более живое общение, чем когда-либо, между культурой Дальнего Востока и Передней Азии; в культурной жизни после уничтожения халифата в большей степени, чем прежде, могли принимать участие рядом с мусульманами иноверцы. Монгольские властители покровительствовали светским наукам, особенно математике, астрономии и медицине; в Северо-Западной Персии строились новые обсерватории, с усовершенствованными инструментами; персидские астрономические сочинения переводились в Византии на греческий язык16. Исторические предания различных народов были объединенные, при участии представителей отдельных народностей, в свод, остающийся, по обширности плана, непревзойденным до сих пор. Великолепные постройки этой эпохи17, по отзыву специалистов, принадлежат к числу замечательнейших произведений мусульманской архитектуры и в такой же степени, как развитие точных наук и историографии, свидетельствуют о расширении культурных связей по сравнению с домонгольским периодом18.
        Совсем иная жизнь установилась под властью монголов в Средней Азии. Несмотря на то, что среди выдающихся мусульманских философов, натуралистов, астрономов и др. были уроженцы Средней Азии, как ал-Фараби, Ибн Сина (Авиценна) и ал-Бируни, несмотря на значительное развитие искусств в средней Азии в предшествующую эпоху, под влиянием греко-бактрийской культуры и др., мусульманский Мавераннахр не создал, насколько известно до сих пор, никаких традиций ни в области светских наук, ни в области искусства19. В этом отношении Тимур и его преемники, как мы увидим, находились в полной зависимости от Персии. Совершенно иное значение имеет эта страна в истории мусульманского богословия. Высшие мусульманские духовные училища – медресе – появились на восточной окраине халифата раньше, чем в его центральных и западных областях; очень вероятно, что ислам в этом отношении находился под влиянием буддизма и что родиной медресе были местности по обе стороны Аму-Дарьи, примыкавшие к Балху, где буддизм сохранял господство до мусульманского завоевания20. Один из городов этого района, Термез, до XV в. сохранял значение религиозного центра. В IX в. н. э. здесь жили Мухаммед ибн Иса Термези, автор одного из канонических сборников хадисов, и Мухаммед ибн Али Термези, основатель дервишского ордена хакими21; в начале XIII в.
хорезмшах Мухаммед во время своего восстания против Аббасидов объявил халифом одного из термезских сейидов, Ала ал-мулька Термези22; в XIV в., по рассказу Ибн Баттуты, вся власть в Мавераннахре на некоторое время перешла в руки сейида Ала ал-мулька Худавенд-заде, владетеля (сāхиб) Термеза23; во второй половине XIV и в начале XV в. в качестве сподвижников Тимура упоминаются два брата – сейиды, владевшие Термезом и носившие титул хāнзāде (вероятно, ошибка вместо хāнзāде, сокращенное худāванд-зāде), Абу-л-Ма‛али и Али-Акбар24. Наследственные династии, значение которых основывалось на религиозном авторитете, были и в некоторых других местах, как в Бухаре25. В Средней Азии жили и умерли авторы многих авторитетных богословских трудов; потомки их в разных местностях занимали должность наследственных садров или шейх ал-исламов26; в Самарканде эту должность занимали потомки автора Хидāи27. Между среднеазиатскими богословами наряду с представителями правоверия еще в монгольский период были и вольнодумцы-мутазилиты28; наряду с представителями книжного богословия действовали, еще с большим успехом, дервиши различных орденов, имевшие всюду свои обители (хāнкāх, по местному произношению ханака29), но особенно в местностях, непосредственно прилегавших к степи, – в Бухаре, Хорезме и на Сыр-Дарье, отчасти также в Балхском районе – в Термезе и Чаганиане (в долине Сурхана). Из всех этих местностей шейхи дервишей с успехом могли распространять свое учение среди кочевников, на которых, по понятным причинам, проповедь религиозных подвижников всегда, как и теперь, оказывала несравненно более влияния, чем книжная мусульманская наука.
        Постепенно мусульманская культура и в Средней Азии, как в Персии, должна была подчинить себе кочевников, особенно их ханов, но этот процесс шел здесь гораздо медленнее и встречал гораздо больше противодействия со стороны других факторов. Еще в XIII в. были ханы (Мубарек-шах и Борак30), поселившиеся в Мавераннахре и принявшие ислам; но после 1271 г. в течение почти полувека ханы снова жили в степи и оставались язычниками, хотя и заботились о благосостоянии оседлого населения; к этому времени относится постройка города Андижана в Фергане по распоряжению ханов Хайду и Тувы31; город еще в XIV в. затмил Узгенд, столицу Ферганы в эпоху Караханидов, и сделался главным городом области. Более решительный шаг к принятию мусульманской культуры сделал хан Кебек (1318-1326), сын Тувы; он поселился в Мавераннахре и там построил для себя дворец. Долина Кашка-Дарьи, на которую обратил внимание еще Чингиз-хан и где после него жили начальники монгольских отрядов, стоявших в Мавераннахре32, сделалась также местопребыванием чагатайских ханов; на расстоянии двух фарсахов (12-16 верст) от города Нахшеба, или Несефа, Кебек выстроил для себя дворец, от которого получил свое нынешнее название город Карши33 (карши по-монгольски «дворец»)34. Тот же Кебекбыл первым из среднеазиатских монгольских ханов, чеканившим монеты от своего имени для всего государства. Была введена та же монетная система, которая действовала в Персии35; чеканились серебряные «дирхемы» (1/3 золотника) и «динары» (6 дирхемов); еще при Тимуре и его потомках эти монеты назывались «кебекскими». Кебек оставался, однако, язычником; мусульманином сделался только его брат Тармаширин (1326-1334), которого путешественник Ибн Баттута в 1333 г. застал также в окрестностях Нахшеба36. Слишком решительный разрыв с кочевыми традициями вызвал восстание против Тармаширина; хан был низложен и убит; местопребывание ханов на несколько лет снова было перенесено на берег Или, и ислам, даже как религия, утратил свое господствующее положение.
        Очень вероятно, что к периоду 1318-1334 гг., когда чагатайские ханы непосредственно взяли в свои руки управление Мавераннахром, относится введение нового административного деления, с новой терминологией. Для обозначения мелких территориальных единиц в областях Самарканда и Бухары, как в Персии, служил термин тюмень, в Фергане, как в Кашгаре, - термин орчин37; последнее слово (этимология его не выяснена) впоследствии исчезло из употребления; термин тюмень (собств. «десять тысяч») сохранялся до русского завоевания и даже при русском господстве до 80-х годов. Самаркандская область состояла как при Тимуре38, так и в XVIII в.39 из семи тюменей.
        Трудно сказать, какой признак положен в основу этого деления; слово тюмень40 употреблялось как в военном деле, для обозначения отряда в 10 000 человек, так и в счетоводстве, для обозначения суммы в 10 000 динаров (по персидскому произношению томан). Совершенно невозможно, чтобы каждый «тюмень» выставлял 10 000 человек войска41 или давал средства на содержание такого отряда, но деление, по всей вероятности, было связано, как в Персии, с назначением уделов представителям родов, пришедших в Мавераннахр с ханом. По Ибн Арабшаху, главных родов было четыре: арлат, джалаир, каучин и барлас42. Из слов Шериф ад-дина можно заключить, что «каучин» было не названием рода, но названием собственной тысячи хана43; из других родов арлаты поселились в северной части нынешнего Афганистана, джалаиры у Ходженда, барласы на Кашка-Дарье; глава каждого из этих родов был как бы удельным князем своей области; все они принадлежали к отуреченным монгольским родам44; рядом с ними упоминаются, как мы увидим, и другие группы кочевников.
        В 40-х годах XIV в. мы снова встречаем в Мавераннахре хана, и снова на Кашка-Дарье – Казана, выстроившего для себя дворец Зенджир-сарай в двух стоянках к западу от Карши45. Попытка его установить в стране твердую власть привела к столкновению между ним и главарями родов; один из последних, Казаган, поднял знамя восстания и провозгласил ханом одного из монгольских царевичей; после нескольких лет борьбы Казан в 747/1346-47 г. был побежден и убит. Вся власть перешла в руки Казагана; но эта власть распространялась только на Мавераннахр; в остальной части бывшего чагатайского государства власть перешла к другому военачальнику, главарю рода дуглатов. В персидских источниках такие главари называются «эмирами»; так, по-видимому, называло их оседлое иранское население Средней Азии; кочевники вместо этого употребляли турецкий термин бег46 (князь) или монгольский нойон47, так называли иногда главных беков. Как эмиры Мавераннахра, так и дуглатские эмиры считали нужным, для узаконения своей власти, возводить на престол ханов из действительных или мнимых потомков Чингиз-хана. Но ханы Мавераннахра оставались только подставными лицами, лишенными всякой фактической власти, тогда как среди ханов, возведенных на престол дуглатскими эмирами, оказались выдающиеся личности, которым удалось сделаться не только номинальными, но и действительными государями своего народа, передать власть своим потомкам и положить начало более прочной династии, чем династия самих дуглатских эмиров.
        Военное устройство обоих государств, насколько можно судить по дошедшим до нас сведениям, было приблизительно одинаковое. Замечательно, что термин чагатай, для обозначения кочевого и сохранившего кочевые традиции населения, удержался в Мавераннахре, когда там давно уже не было ханов и потомков Чагатая48, и потом был перенесен изгнанной из Мавераннахра династией Тимуридов в Индию, тогда как в восточной части бывшего чагатайского государства, несмотря на существование ханской династии, производившей себя от Чагатая, термина чагатай не было; кочевники там называли себя только «моголами» (монголами), и от этого этнического термина было образовано персидское географическое название Моголистан49 («Страна моголов»). Кроме официальных терминов чагатай50 и могол, существовали еще насмешливые прозвания51, употреблявшиеся жителями одного государства для обозначения жителей другого: моголы называли чагатаев караунасами, т.е. метисами52, чагатаи моголов – джетеями, т.е. разбойниками53; по-видимому, это слово употреблялось моголами еще в начале XIV в.54 приблизительно в том же значении, как среднеазиатские турки в XV в. стали употреблять слово казак: в смысле «вольницы» – людей, порвавших связь с семьей, родом и государством. В обоих государствах традиции монгольской империи постепенно уступали влиянию мусульманской культуры, но эта эволюция совершалась крайне медленно и не раз приводила к междоусобиям и к восстанию народа против своих правителей.