Взаимоотношения знаменитого поэта, литератора и мецената Алишера Навои и последнего тимурида султана Хусейн-Мирзы за последние годы привлекли внимание писавших об Алишере в связи с тем, что он признан основоположником узбекской литературы. Едва ли не первый толчок к разрешению вопроса о взаимоотношениях этих лиц был дан акад. В.В. Бартольдом1. Основываясь на концепциях, изложенных им в главе V «Годы немилости и упадка влияния (1487-1494)», отчасти поддаваясь стремлению к модернизации – видеть в великом человеке революционера, некоторые, писавшие об Алишере, хотели представить его взаимоотношения с султаном как взаимоотношения «царя и поэта» (аналогия: Николай I и Пушкин). Представляли так: Алишер - пламенный обличитель порочной жизни и тирании султана Хусейн-Мирзы и потому гонимый и преследуемый султаном, а последний – деспот, проводивший время в пьяных оргиях, пытавшийся отравить поэта2, «с каждым днем терявший интерес к стремлениям и желаниям Навои». Поэтому, «чувствуя отвращение к дворцовым интригам, во главе которых стоял Хусейн Байкара, Навои в 1476 г. оставляет свою должность; после этого он 11 лет не принимает участия в государственных делах»3. Навои представляется гонимым и преследуемым, а султан Хусейн и его окружение - невежественными, тупыми, злыми и жестокими преследователями, потому что Алишер изобличал их тиранию, корыстолюбие, попрание народных интересов и прочие пороки и нравственное уродство правящей клики. Приводят в качестве примеров отрывки поэтических и прозаических произведений Навои, в которых поэт обращается к правителю, судье и другим правящим лицам с поучениями и наставлениями, призывая их быть честными и благородными, справедливыми к народу и указывая, какими побуждениями и чувствами должны они руководствоваться. По существу, это тот род назидательной и поучительной литературы, который в абстрактной форме был свойственен персам и туркам с отдаленных (доисламских) времен. Поэтому документальным материалом для подтверждения вышеназванных положений эти извлечения ни в какой мере служить не могут.
        Взгляд на Алишера Навои как на пламенного революционера и народного трибуна широко распространен. Яркий пример тому – сценарий фильма о Навои, последняя сцена которого заканчивалась появлением Навои из растворившихся ворот дворца с возгласом к толпам народа: «К оружию, народ, свергнем тирана!». Так попиралась историческая правда.
        В настоящей статье я привлекаю некоторые материалы мемуарного и документального характера, относящиеся к личности Навои и к его взаимоотношениям с султаном Хусейном-Мирзой. Этот исторический материал, освещающий личность знаменитого писателя и государственного человека, а также отношения к нему его государя, до сего времени не был никем использован.
Алишер происходил из уйгурских бахшей, как свидетельствует Мирза Хайдар-дуглат4, т.е. из секретарей и письмоводителей уйгуров, писавших по традиции и при тимуридах на уйгурском языке некоторые официальные бумаги. По рождению он принадлежал не к родовой знати, не к «знатной служилой аристократии», как говорит Бартольд5, а к потомственным канцелярским чиновникам. Поэтому понятны слова Бабура, что «он не был бекского достоинства» ...)6, а если его отец, Кичкине-бахадур, бывший, по словам Мирзы Хайдара, «достойным мужем», был в свое время правителем (беком) Себзевара, то это было лишь случайным эпизодом в его биографии, ни в какой степени не позволяющим причислить Навои к родовой аристократии. Но, будучи школьным товарищем султана Хусейн-Мирзы, он с детства вращался в придворном кругу. «Алишер с малолетства был дружен с мирзой султан Хусейном», – отмечает Мирза Хайдар7. Он был его приятелем, – говорит Бабур, – и в детстве они были школьными товарищами, дружба (у них) была большая»8. Этим дружеским отношениям не помешала и долголетняя разлука. Когда султан Хусейн в 1469 г. овладел Гератом, то Алишер поспешил к нему в Герат, где нашел весьма радушный прием. «Когда мирза стал государем, – пишет Мирза Хайдар, – Алишер стал безотлучно находиться при нем. Мирза оказывал ему безграничное покровительство, а Алишер покровительствовал даровитым людям, так что все талантливое и бесподобное, появившееся в то время в человеческой среде, в подавляющем большинстве обязано его стараниям»9.
        Через четыре года (в 1472-1473 г.) Алишер был возведен в высокое звание эмира, и эпитет «великий эмир» (эмир-и-кебир; сокращенно – мир) остался за ним навсегда.
        Судя по словам Мирзы Хайдара, звание эмира, несомненно, было связано с должностным положением, с выполнением определенных служебных обязанностей. В ведении Алишера за время нахождения его у власти эмира были: лица, состоящие на государственной службе, свитские особы, монетный двор и государственные конюшни со всеми государственными постройками10.
Алишер «проявил рачительность и скопил такие богатства, что его ежедневный доход с его собственных земель выражался в сумме 18 тысяч шахрохи»11.
        Если считать, что стоимость одной монеты шахрохи равнялась кёпекскому динару со стоимостью по Бартольду, 50 коп.12, то ежедневный доход «великого эмира» составлял 9000 руб. золотом или 270 тыс. рублей в месяц, что при чрезвычайной дешевизне тогда в Хорасане, о чем свидетельствует современник Алишера Исфизари, составлял колоссальную сумму. Сосредоточение в руках Алишера столь огромных материальных средств можно объяснить лишь тем обстоятельством, что в государстве Тимуридов, в частности в империи султана Хусейна, определенной штатно-окладной системы жалованья служащим не было, а существовала та же система «кормления» административных лиц за счет населения, которая была свойственна всем тюркским государствам Средней Азии XV в. Нельзя признать правильным мнением Бартольда, что «не на свои личные средства Мир Али-Шир мог бы проявлять ту обширную меценатскую и строительную деятельность, о которой говорит источник, что широкое строительство Алишера производилось за счет государственных средств и было одной из причин тех затруднений, которые испытывала в то время казна султана Хусейна и которыми была вызвана временная опала самого Мир Али-Шира»13. Также отпадает и категорическое утверждение современного биографа Алишера, что «доставшееся после отца богатое наследство и доходы от него он тратил на постройку медресе, бань, больниц и ремонт старых зданий»14, тем более, что это не подкреплено никакими ссылками на источники.
        Спрашивается, почему же Алишер до конца жизни сохранил свои огромные богатства. Ответ, несомненно, может быть один: в силу того «безграничного покровительства» (...) или «безграничного доброго отношения» (...), которое питал к Алишеру султан Хусейн-Мирза, о чем столь определенно говорит Мирза Хайдар и что подтверждает его двоюродный брат султан Бабур. Не менее важно отметить и то, что Алишер, по-видимому, платил государю «безграничною» преданностью до конца своей жизни, хотя сам он – при уме очень тонком и проницательном – отличался тяжелым и весьма неприятным характером.
«Он был человеком в высокой степени тонкого ума и прекрасного воспитания, – характеризует Алишера Мирза Хайдар, – он требовал, чтобы все люди были такого же рода и воспитания, и потому ему трудно было ладить с людьми, вследствие чего возникали (для него и для других) многие неприятности. У Мир Алишера кроме высокомерия и вспыльчивости, других недостатков не находили»15.
        Совершенно так же говорит и Бабур о манере Алишера держать себя с людьми: «Характер Алишер-бека был известен, как высокомерный (...). Люди воображали, что его высокомерие происходит от гордости своим положением, но это не так: это качество у него было врожденное, и в бытность свою в Самарканде он также держал себя высокомерно»16. И портрет-миниатюра Алишера работы известного художника конца XV в. Махмуда «Музаххиба», составляющий собственность Иранского правительства, вполне подтверждает эти отзывы. Несмотря на условность письма, этот портрет все же остро передает внутреннюю сущность Алишера на склоне его жизни: высокая интеллектуальность, тонкий скептицизм с едва заметной сардонической усмешкой, сознание собственного достоинства и высокомерие, – все это отражено в этом столь выразительно преданном лице17.
        Алишер посвящал многие свои произведения султан Хусейну со всеми приличествующими государю эпитетами и высокими титулами и даже отдельными хвалебными одами. По заказу султан Хусейна произведения Алишера переписывались для его библиотеки знаменитейшими каллиграфами, как это мы можем усмотреть из «Дивана юности» (...) в чудесном лицевом списке «царя каллиграфов» султана Али-йи Мешхади, исполнившим рукопись «для сокровищницы султан Хусейн-Мирзы» (ИВ АН УзССР, № 1995). Подносившиеся султану великим поэтом произведения, оформленные непревзойденными гератскими мастерами художественной рукописи, можно думать, принимались им более, чем благосклонно. Так, в 889/1484 г. законченная составлением «Пятерица» (Хамса) была преподнесена Алишером султан Хусейну с надлежащим посвящением, но тут произошел следующий любопытный эпизод, который рассказывает Васифи. Султан, приняв рукопись поэмы, сказал автору: «Вот уже долгое время между нами и вами лежит все случившееся в нашей жизни, и сегодня самое подходящее время, чтобы все это получило свое наглядное утверждение и признание». Султан разумел под случившимся те хорошие отношения и то расположение, которое он питал к Алишеру, называя его своим пир’ом. «Боже мой, боже мой! – воскликнул Алишер. – К чему эти слова?! Я – ученик, а вы мой пир». Себя он называл мюридом. Султан потребовал объяснить, кто такой пир и мюрид.
        «Мюрид тот, – отвечал Алишер, – для которого существует только одно – исполнять все желания своего пира». «Совершенно верно», – заметил султан и приказал привести своего серого коня, который был столь быстроходен, что чернота ночи и белизна дня в нем составляли неразлучную пару, скакуна, подобного которому никто в мире не видел. Султан сказал Алишеру: «Так как вы стали (теперь) моим мюридом, а я пиром, то мое желание таково, чтобы вы сели на этого коня, а мы последуем около вас пешком».
        Алишеру ничего не оставалось сделать, как сесть на подведенного коня, но едва он вложил ногу в стремя, как скакун, никогда никого, кроме султана, не имевший всадником, рванулся и кинулся вскачь, но султан крикнул ему, и конь остановился, пока Алишер не сел на него. Но как только Алишер увидел, что султан бежит сбоку, он упал в обморок, так что его вынуждены были подхватить и снять с коня18.
        Чтобы понять некоторую специфичность всего происшедшего, следует сказать, что Алишер за семь лет до этого вступил в дервишеский орден «накшбендия», но склонность к суфизму, к обрядовой его стороне он питал, по-видимому, и до этого. Бабур, говоря о Кемал ад-дин-Хусейне Газергахи, замечает: «Хоть он не был суфием, но был примкнувшим к суфиям (...); у Алишер-бека такие примкнувшие к суфиям собирались и устраивали экстатические радения (...) и сим; (дервишескую музыку)19, так что султан Хусейн имел известные основания, хотя бы и в иронически-дружественном тоне, называть Алишера пир’ом в суфийском смысле.
        Предположение Бартольда о «годах немилости и упадка влияния» основываются главным образом на том, что «султан Хусейн хотел вернуть к власти Маджд-ад-Дина (сановника, бывшего заместителя государя в диване), но этого не допускал Мир Али-Шир, поэтому султан начал с того, что предложил Алишеру занять должность хакима в Астрабаде. После долгих отказов последний был вынужден согласиться и уехать. Причины, побудившие султана так действовать, объяснены у Бабура, на которого ссылается Бартольд и мастерски пересказывает текст Бабура. Он сообщает, при каких обстоятельствах произошло возвышение Маджд-ад-Дина, как он привел в цветущий вид государство и финансы, как им все были довольны, но Маджд-ад-Дин держал себя враждебно со «всеми беками и должностными лицами с Мир Али-Широм во главе; их стараниями и усилиями он был низложен и подвергнут заключению»20. Обо всем этом рассказывает Бабур, но у него нет слова, чтобы за эти интриги против Маджд-ад-Дина Алишеру было предложено занять пост правителя Астрабада. То, что султан действовал так, чтобы избавиться от Алишера, – это заключение принадлежит Бартольду.
        По словам Хондемира, «в зиму 892/1486-1487, когда высокостепенный государь расположился зимовать в Мерве, владыке мира, его мироукрасительная мысль признала необходимым призвать из Джурджана на службу при высочайшем пороге эмира Могола – бывшего правителем Джурдана после смерти эмира Вели-бека, а приближенного его султанского величества, эмира Низамуддин-Али-Шира, возвеличить предложением ему правления «страною победы» (дар-ал-фатх), Астрабадскою областью. Когда (Мирза) открыл рассудительному эмиру тайное (своего) светозарного сердца, то тот вследствие избытка любви благоуханного (своего) чувства (к Мирзе) по отсутствию ручательства (в выполнении) важнейших государственных дел и по великому значению к (мистическому) пути ради получения божественного благорасположения сначала отказался от этого предложения, но после убедительной просьбы и настаивания (Мирзы) он согласился и отправился туда»21.
        Как следует из точного смысла этих слов историка и близкого к Алишеру лица, в них нет ни слова о том, что это была опала Алишера или немилость к нему за его интриги или борьбу против Маджд-ад-Дина и что предложение «великому эмиру» отправиться в Астрабад будто бы было своего рода ссылкой в далекую глухую провинцию22 не подтверждается никакими источниками. Надо знать, что представлял собой Астрабад в эпоху султан Хусейна, чтобы отказаться от представления, что это была глухая провинция или какой-то «отдаленный городок». Современник Алишера, Исфизари, в своем труде, существующем, к сожалению, в редких рукописях, посвященном (судя по заглавию) описанию города Герата, а в действительности рисующем экономическое состояние империи султана Хусейн-Мирзы, сообщает об Астрабадской провинции чрезвычайно интересные данные. Он отмечает, что по своей приятности и прелести Астрабад бесподобен. Большая часть зеленого покрова Астрабада состоит из фиалок и нарциссов при необычайном обилии разных душистых трав. Чрезвычайно широко развитое шелководство составляло важнейшую статью торговли этой области. Астрабадский шелк купцы вывозили в разные страны света. Такого количества золота (в смысле наличных денег), которое поступало из этой области в казну султана, не давал весь Хорасан, так что одни лишь закэтные сборы по Астрабаду за год выражались в сумме 70 кёпекских туманов, т.е. примерно 350 тыс. рублей в нормальной (быть может, даже золотой) валюте23. Ежегодно отсюда в казну султана поступало хараджных сборов на 500 тыс. дирхемов (около 250 тыс. рублей). «Всякий, совершивший путешествие в эту область, – говорит Исфизари, – в большинстве случаев становится богатым, почему область эта благословенная». «И действительно, украшение и убранство Герата зависит от совершенных и привлекательных провенансов этой области, потому что со всех сторон света купцы, торгующие мануфактурными изделиями и дорогими товарами, привозят их в Астрабад ради (местного) шелка, а отсюда все это идет в Герат. Апельсины, лимоны и померанцы, служащие украшением гератских базаров, – из этой области. Готовые деревянные изделия из корня, тростника и бука получаются оттуда во множестве». Таким образом, Астрабад с прилегающими к нему районами, именуемый Табаристаном, составлял ту богатейшую пограничную область империи султан Хусейна, через которую шли оживленные сношения не только с Кавказом, но и с Западной Европой, куда сбывалась большая часть главнейшего продукта края – шелк, в обмен на который поступали всевозможные товары Запада. Это была богатейшая область с широко развитым ремесленным производством. Земледелие же, судя по скромной цифре хараджной подати, не имело особого значения. И, если султан Хусейн называл Астрабад «дар алфатх», т.е. «обителью победы», как говорит Исфизари, то потому, что из Астрабада начались его военные выступления, доставившие ему обладание престолом Герата24, то совершенно понятно, почему Астрабадская область считалась «благословенною», почему она давалась в управление наследникам престола или особо доверенным лицам султана, почему сам султан при возникновении там беспорядков спешил туда с войсками, чтобы удержать эту жемчужину царства в своих руках. Поэтому и назначение Алишера правителем Астрабада едва ли было изгнанием, почетной ссылкой в отдаленную глухую провинцию. Приведенные слова Хондемира ни в какой мере не подтверждают этого, а мотивы отказа Алишера занять это место и вовсе противоположны такому утверждению. Тем более, что за 10 лет до этого (881/1476-1477 г.) Алишер, как упомянуто выше, вступил в орден «накшбендия» и «добровольно отказался от всякого блеска и почестей и вступил на путь (мистической) бедности и отказа от своей личности»25. В силу этого разрыва с мирским его отказ от поста астрабадского правителя вполне оправдан, хотя на первый план им был выставлен «избыток любви» к султану, не позволявший ему покинуть государя. Переходя затем к эпизоду о предполагаемом отравлении Алишера в Астрабаде, мы остановимся на главном действующем лице этого эпизода – двоюродном брате Алишера, которого последний послал в Герат с докладом по ряду важных вопросов.
        Знаменитый историк, знавший лично Хайдара, характеризует его, употребляя образные выражения, как человека совершенно безумного: «Так как эмир Хайдар имел полную долю в напитке безумия и в то время, когда он удвоил порцию этого напитка, он доложил султан Хусейну, что Алишер услышал, как приближенные султана побуждали заведующего кухней (Какули – «бакаула») подмешать яд к пище Алишера и потому, естественно, что последний «имеет большое подозрение» (на самого султана) и потому решил восстать против султана». «Взволнованный этими словами, – говорит Хондемир, – султан отправил в Астрабад посланца, быстрого как молния и ветер, и (с ним) послал письмо с августейшим шифром (нишан) в целях снискания благоволения высокостепенного эмира. В этом письме султан клятвенно уверял (Алишера), что никогда подобное намерение не проникало в его благороднейшие высочайшие мысли, а то, что достигло до его (Алишера) благородного слуха, абсолютно никогда не происходило»26. Получив это послание султана, Алишер «упал в море изумления», по выражению Хондемира, «потому что ни о чем подобном он никогда не слыхал». Алишер немедленно поспешил отправиться в Герат, где при личном докладе султану заявил, что все доложенное ему эмиром Хайдаром «есть чистейшая ложь и явный вымысел» (...).         Хайдар был заключен в тюрьму, затем освобожден и изгнан со службы.
Вчитываясь в изложение этого эпизода Хондемиром, нельзя не прийти к заключению, что нужно было быть действительным безумцем, круглым идиотом, совершенно аморальным человеком, чтобы совершить то, что сделал эмир Хайдар. Во-первых, он сделал донос на собственного двоюродного брата, весьма благоволившего к нему, обвиняющего его в тягчайшем преступлении – в государственной измене; во-вторых, он заявил своему государю и государю своего брата, что его ближайшие придворные побуждали подмешать в пищу Алишера яд, а так как на Востоке ближайшие слуги государей являются исполнителями их воли, то получалось, что это делалось с санкции султана. Если бы не было более чем дружеских отношений между Алишером и султаном Хусейном, то, несомненно, вся эта история могла бы окончиться весьма печально для Алишера и для его двоюродного брата. Естественно, что после этого случая «эмир Алишер», по словам историка, «с еще большей настойчивостью стал просить об увольнении его от управления Астрабадом и от ответственности за свои эмирские функции, выведя свою убедительную просьбу за границу умеренности». Султан Хусейн внял этим мольбам, и «приближенный его султанского величества в полном душевном покое поселился на дорогой родине, в отведенном доме. Вследствие же оставления им должности, соединенной с властью начальника, его высокое положение, достоинство, уважение к нему и почет изо дня в день увеличивались, пока не достигли того, что победоносный хакан стал писать ему письма, титулуя в них его так: «господину убежищу направления на истинный путь, сосредоточию высоких доблестей, квинтэссенции владык веры государства, образцу господств царства и религиозной общины, основоположнику добрых дел, споспешествующему делам благотворения, столпу государственной власти, опоре царства, помощнику хаканской державы, приближенному султанского величества, Низам-ал-хакк уа л-хакикат-уа д-дину, эмиру Алишеру, да умножит Аллах (ему) свою помощь!»27.
        Из сказанного нельзя сделать заключения об опале и немилости со стороны султана Хусейн-Мирзы к великому поэту. Дальнейшая судьба безумца эмира Хайдара была такова. Оставшись не у дел, он оделся в платье дервиша, собрал вокруг себя большую толпу дервишей и поселился в здании у «Источника рыб» (...), что вблизи Айдгаха Герата (т.е. места, где справлялись религиозно-общественные праздники). Новоявленный дервиш обходил гератские базары и собирал множество золота и других подарков от малых и великих по положению людей. Все это он проживал со своими дервишами и приятелями. Затем эмир Хайдар направился в Балх, где правил сын султан Хусейна Ибрахим Хусейн-Мирза, который очень хорошо принял Хайдара. Последний поселился у «высочайшего царственного порога», т.е. у мнимой гробницы Алия, близ Балха, и скоро стал «заправлять всеми важнейшими делами этого мазара»28. В это время некий дервиш Вели, пользовавшийся большим расположением Ибрахим Хусейн-Мирзы, пришел к гробнице Алия совершать ритуальное обхождение, не повидавшись с Хайдаром и не доложив ему об этом. Это показалось Хайдару обидным, и он приказал служителям мазара дать дервишу вели двести палок по пяткам и задержать его для прислуживания на кухне. Узнав об этом, Ибрахим Хусейн-Мирза решил наказать Хайдара. Ему пришлось бежать в Кундуз к Хосров-шаху, находившемуся во враждебных отношениях с султан Хусейном. Хосров-шах оказал Хайдару почет и уважение. В 1499 г. Хосров-шах вторгся во владения султан Хусейна и осадил Балх. Султан выступил на помощь сыну, Ибрахим Хусейну. Хосров-шах, узнав о приближении султан Хусейна, снял осаду Балха и ушел к себе в Кундуз, откуда послал к султану для переговоров эмира Хайдара, или, как его называет Хондемир, Хайдара-каландара. Султану доложили, что Хайдар постоянно поносил в собраниях Хосров-шаха приближенных «убежища вселенной», а самого Хосров-шаха побуждал к враждебным действиям против султана. Хайдар не был допущен в ставку султана: его заковали в цепи и затем убили. Алишер, получив в Герате известие об этом, был чрезвычайно огорчен и потрясен; он послал за телом брата человека, который доставил его в Герат к «Источнику рыб», где труп и был предан земле. «Детям и близким лицам (Хайдара Алишер) в мере возможности оказал покровительство», – заключает Хондемир свое повествование обо всем этом29.
        Этот эпизод не нарушил близких отношений между Алишером и султан Хусейном, как не нарушались они и из-за недостойного поведения родного брата Алишера, Дервиш Алия. Личность эта была совершенно беспринципная во всех отношениях «полупочтенная». Будучи беком, он был уличен в подлоге – подделке указа султан Хусейна о вызове в Герат Балхского правителя, принца Ибрахим Хусейна; получив благодаря отъезду принца свободу действий в Балхе, он вступил в сношения с враждебным султану хисарским правителем, султан Махмудом. Во время восстания против султан Хусейна был взят в плен, сидел некоторое время в Балхской крепости, после того несколько раз терял и вновь приобретал расположение султана, совершил паломничество в Мекку, откуда вернулся и опять стал близким к султану Хусейну лицом. После смерти брата вышел в отставку и жил в окрестностях Балха, в сел. Фейзабад. При появлении узбеков во время похода Шейбани-хана на Балх в 1503 г. он присоединился к Шейбани, настолько вошел к нему в доверие, что по его поручению ездил в Балх уговаривать начальствующих лиц города открыть ворота Шейбани-хану; присутствовал на чрезвычайном военном совете балхских военачальников, где были отвергнуты мирные условия вождя узбеков30.
        После гибели Шейбани-хана Дервиш Али как ни в чем не бывало прибыл в Кундуз к султану Бабуру, «на которого, – по словам Бартольда, – произвел самое невыгодное впечатление»31. По отзыву Бабура, «был он пустой и шалый человек, далекий от дарования, свойственного бекскому достоинству, и лишенный внутренней честности. По всей видимости, ему оказано было столько покровительства ради Алишер-бека»32.
        В том же 1499 г., несколько раньше того, как погиб Хайдар-каландар, султан Хусейн отправился походом в Мерв против своего мятежного сына Абу-л-Мухсина. Алишер, воспользовавшись отсутствием государя, решил осуществить свое давнишнее намерение – отправиться на поклонение святыням Мекки и Медины. По словам Хондемира, всякий раз как Алишер заводил об этом речь перед султаном, прося его разрешения отправиться в это паломничество, «победоносный государь вследствие полноты своих симпатий к благородному общению с этим владыкою благородства не соизволял отпустить его».
        С многочисленной свитой «великий эмир» выехал из Герата в мешхед, послав в то же время врача Абд ал-хаййя под Мерв, к Султан Хусейну с просьбой разрешить ему, Алишеру, выехать на богомолье к святым местам Аравии. В Мешхеде, откуда Алишер, видимо, намеревался прямо ехать в Хиджаз, он пробыл несколько дней, ожидая возвращения Абд ал-хаййя. В Мешхед вернулись бежавшие из-под Абиверда разбитые другим мятежным сыном султана, Хайдар Мухаммед-Мирзой (третий сын султана) и шейхом Ахмедом Сухейли. Алишер для снискания к себе расположения названных лиц послал им скакунов благородных кровей и «открыл двери своих милостей и любезности перед другими участниками этой войны». В это время вернулся из Мерва врач Абд ал-хаййи и привез Алишеру письмо от султан Хусейна. Его содержание вкратце (самую лишь сущность) приводит Хондемир в своем «Друге биографий»33, но полностью дает его в своей биографии – панегирике Алишера «Макарим ал-ахлак», которая известна по единственной рукописи Британского музея34 (фотокопия с нее имеется в музее Навои, а копия – в Институте востоковедения АН УзССР). Полностью она приведена также в труде Джелал ад-дина Юсуфа Мир Зайн ал-Хавафия «Зийā ал-улум» (Свет наук), составленном в 988/1581 г. и представленном, по-видимому, уникальной рукописью в Института востоковедения АН УзССР № 2943, вероятно XVII в. Письмо это весьма интересно для характеристики взаимоотношений султана и Алишера. Не напрасно в труде Джелал ад-дина Юсуфа это письмо султана приведено под названием «Письмо, написанное покойным Мирзой султан Хусейном и подтверждающее и объясняющее отношения (существовавшие между) мирзою и Мир Алишером». Я позволю себе привести это любопытное письмо в русском переводе по рукописи «Зийā ал-улум», где оно занимает лл. 101а – 102. С консультационными целями я пользовался также копией «Макарим ал-ахлак», сделанной покойным научным сотрудником Адиловым с лондонской фотокопии. Там это письмо помещено на стр. 80 – 84. Оба списка письма имеют разночтения.
        В переводе я позволил себе сделать обращение султан Хусейна к Алишеру во втором лице множественного числа для удобочитаемости, ибо в оригинале султан, как и полагается мусульманским владыкам, называет себя в первом лице множественного числа, а Алишера – в третьем лице того же числа.
«Господину опоре правления, поддержке царства, квинтэссенции обладателей власти и веры, основоположнику добрых дел и человеколюбия, споспешествующему делам благотворения, помощи (нашему) Ханаканскому государству, приближенному (нашего) султанского величества, порядку церкви, мира и веры (Низам ал-миллет уа-д-дунья уа-д-дину) Алишеру, да увеличит Аллах всевышний его счастье своею помощью!
        «Посылая смешанные с благорасположением и любовью (к вам) разного рода призывы и приветствия, (сообщаем), что (наше) желание встретиться (с вами), обилующим благословениями, превыше всякого описания и объяснения. А после сего отображение светозарных мыслей (ваших) таково: в пятницу одиннадцатого числа месяца Раджаба35 прибыл великий господин, мавлана Абд ал-хаййи, и доставил нам (известие о вашем) благородном здоровье, благополучии, благоденствии и телесной крепости. Весть об этом преисполнила (нас) безграничной радостью. Еще до прибытия его (Абд ал-хаййиа) широко распространилась молва о вашем намерении отправиться в Хиджаз, каковое де намерение в (вашем) светозарном сердце непоколебимо. Но когда (подобное) не слышишь от заслуживающего доверия лица, то ему и не доверяешь, пока, наконец, не было заключено из содержания (вашего) письма, отправленного с вышеназванным лицом и написанного на имя величайшего из распорядителей порядками государства и халифата, Ходжи Афзал ад-дина Мухаммеда, что в настоящее время его намерение у Вас возобновилось и укрепилось и мысль о нем приняла (у Вас) окончательное решение.
        «Наш ответ Вам на это такой. Всем, даже всему миру и человечеству, будет ли ясно, до какой степени соблюдалась и соблюдается нами ненарушимость связующих нас с Вами от колыбели до могилы уз единения и единодушия, душевной привязанности и интимной дружбы… Во все времена и при всех обстоятельствах мы признавали (своим) хаджжем, стоящим превыше (наших собственных) претензий и желаний, расположения (к нам) Вашего благородного сердца. И это самое мы считали и считаем одним из аргументов в пользу (нашего) бесподобного счастья. И действительно, бесполезно подробно перечислять проявленные и ныне проявляемые Вами знаки доброжелательного (к нам) отношения, искренней привязанности и благонамеренности, ибо они яснее солнца. Вы сами знаете, что никогда между нами не было стеснения (...) и какого-либо взвешивания (...) того, как высказаться, а всегда (наши) слова так лились, что все, что приходило на ум Вам, столпу государства, по чувству благожелательства (к нам), Вы не ждали очередного дозволения высказать это. И у нас тоже все, что приходило на мысль, мы по чувству расположения к вам всегда высказывали (вам это). И теперь, несмотря на то, что Вы приняли твердое решение покинуть родину (ради хаджжа), это для нас настолько тяжело, что и вообразить невозможно, но поскольку Ваше расположение мы предпочитаем собственным интересам, мы не возражаем против того, чтобы позволить и разрешить (вам совершить хаджж). Однако то, что лежит (у нас) на сердце, от чего Вас нужно предостеречь, будет (сейчас) открыто.
«В Вашем путешествии главным условием является безопасность, между тем, в данное время в Ираке и Багдаде, лежащих на пути (в Хиджаз), царят расстройство (порядка) и неустойчивость (власти); в пределах Египта и Сирии тоже, слышно, происходят разные настроения. В предании о пророке сказано: «если охрана пути такова, что человек беспричинно может посягать на жизнь другого, то поездка (на богомолье) не обязательна». Если же в данное время страх перед дорогою не занимал бы Вашего сердца, то как могло случиться, что Вы распорядились, ввиду небезопасности путей, заготовить оружие, и если будет необходимость (в нем) и придется достичь какого-либо опасного места, то чтобы каждый из безотлучно находящихся при вас людях имел бы при себе что-либо из этого оружия. А другое и о, что продолжительность этого путешествия очевидна, а на длительность жизни полагаться не приходится. Если бы Вы раз-другой соблаговолили свидеться (с нами), то можно было бы (непосредственно) проститься с Вами и сказать: «да будет (вам) благо (на вашем пути)».
«Однако эти два изложенных обстоятельства, о которых я хотел Вас предварить36, исключают возможность вызвать в Вас смущение. Да не будет того, чтобы на Вашем благородном сердце осел прах (огорчения) и Вы бы вообразили, что у нас есть намерение воспретить Вам осуществить Ваше решение… Так как Вы всегда по доброжелательству (к нам) высказывали без церемонии все то, что приходило (вам) на мысль, и нам также нужно было при данных обстоятельствах уведомить (вас) о всем том, что пришло (нам) на ум, а впрочем, решение это представляется (вашему) безошибочному суждению. Все, что будет соединено с благом этого мира и будущей жизни, (будет вам) предоставлено и да будет безотлучно пребывающим (при нас) счастье обоих миров! Привет»37.
         По получении этого письма, как сообщает Хондемир, Алишер собрал мешхедских сеййидов и знать города, ознакомил их с письмом султан Хусейна и просил их совета в настоящем положении. Все они единодушно сошлись на том, что ради блага веры и государства он должен отправиться в лагерь государя и предпринять нечто такое, что способствовало бы примирению султана с его сыном Абд ал-Мухсином. Через несколько дней, в начале весны того же 1499 г., Алишер выехал из Мешхеда в Мерв38. Не излагая дальнейших событий жизни двух замечательных людей Востока второй половины XV в., я позволю себе остановиться на приведенном письме султан Хусейна. Если оно и писано было, как это подобало тогда, личным секретарем султана, то все гео содержание, вся характеристика близости султана к адресату письма, вся несомненная искренность тона последнего была вложена самим султаном. Была ли им дана секретарю общая канва письма или оно потом было им проредактировано, неизвестно. Во всяком случае по теплоте чувства и по своей задушевности оно принадлежит к лучшим образцам восточной эпистолярной прозы. Из него мы узнаем, казалось бы, совершенно невероятное в условиях восточной деспотии бесцеремонное, без всяких стеснений высказывание Алишером государю всего того, что он хотел высказать ему, независимо от того, понравится ли это или не понравится государю. Так же был откровенен с Алишером и сам султан. И все это было на почве какой-то необычайной близости этих двух людей, которая столь тесно связывала их, несмотря на некоторые взаимные огорчения, столь естественные в человеческих взаимоотношениях. Они прошли друзьями свой долгий жизненный путь. Когда смерть похитила великого поэта и мецената, то султан Хусейн провел трое суток в трауре в доме своего друга, с которым он, по его собственным словам, был связан узами тесной дружбы «от колыбели до могилы» (...), а на седьмой день устроил за городом грандиозные поминки, закончившиеся речью султана, в которой он призывал народ к терпеливости и твердости в постигшей всех утрате. Все эти факты сообщались современниками той эпохи и свидетелями событий. Имеем ли мы право утверждать противоположное этим фактам, делать из них выводы и строить домыслы совершенно иного порядка?! Правда, примеры такого расположения султана к своим подданным едва ли найдутся в истории Востока. Тем более такой феномен в блестящей гератской эпохе должен быть отмечен и понят более объективно, чем это делалось до сих пор.

* Ввиду безвременной кончины автора статья не была окончательно им отредактирована.

1. В.В. Бартольд. Мир-Али-Шир и политическая жизнь. Сб. «Мир-Али-Шир», АН СССР, Л., 1928, стр. 100-164.
2. А. Боровков. Изучение жизни и творчества Алишера Навои. Сб. «Родоначальник узбекской литературы», Ташкент, 1940, стр. 25-27.
3. А. Шарфутдинов. Алишер Навои. Биографический очерк. Ташкент, 1939, стр. 27.
4. Мирза Хайдар. Тарих-и Рашиди. Ркп. Инст. Востоковедения АН УзССР № 1430, л. 121б (в дальнейшем: Тарих-и Рашиди).
5. В.В. Бартольд, ук. соч., стр. 113.
6. Baber Nameh. Изд. Н.Ильминского, Казань, 1857, стр. 213.
7. Тарих-и Рашиди, л. 121б.
8. Baber Nameh, стр. 213.
9. Тарих-и Рашиди, л. 121б.
10. Там же. ...
12. Указание, что шахрохи равнялся английскому шиллингу, я нашел в книге: Л. Будагов. Сравнительный словарь турецко-татарских наречий, т. I, 1869, стр. 663.
13. В.В. Бартольд, ук. соч., стр. 140, 141.
14. А. Шарфутдинов, ук. соч., стр. 29.
15. Тарих-и Рашиди, л. 121б (...)
16. Baber Nameh, стр. 213. К этому следует сделать необходимое пояснение. И Мирза Хайдар и султан Бабур, говоря о высокомерии Алишера, употребляют слова ... (Мирза Хайдар). Основное значение таджикско-персидского слова назок (нозук) «изящный, элегантный», «тонкий»; его арабизированная форма н...т означает «изящество», «вежливость»; «тяжелый». Так же как и слово назоки означает «надменность», «гордость», «высокомерие», вполне соответствующее арабскому таджаббур, что мы находим в словаре Вуллерса. Последний переводит его как superbia arrogantia и ссылается в подкрепление этого на следующий стих из «Бустана» Са’ди
... [Потому что от гордости вытягивает шею, (т.е. высоко держит голову), а при приятных льстивых словах втягивает голову (в плечи), т.е. выражает скромность]. См.: J.A. Vullers. Lexicon Pers.-Latinum, t. II, Bonnae ad Rhenum, 1864, стр. 1277.
17. А.А. Семенов. Портреты эпохи Навои. Ташкент, 1940, стр. 8-9.
18. Васифи, Бад..ал-вак...и’. Ркп. Инст. Востоковедения АН УзССР № 2129, л. 315.
19. Baber Nameh, стр. 221.
20. В.В. Бартольд, ук. соч., стр. 142.
21. Хондемир. Хабиб ас-сийар, т. 3, ч. III. Тегеран, 1271, стр. 263.
22. А. Шарфутдинов, ук. соч., стр. 46; А. Боровков, ук. соч., стр. 25.
23. Считая закэтный сбор в 2,5% со стоимости товара; 350 тыс. руб. составляют этот процент от общей стоимости товаров в 14 млн. руб. Вес кепекского динара и его стоимость в копейках здесь даются по В.В. Бартольду (ук. соч., стр. 116).
24. ал-Исфизари. Раузат ал-джаннāт фи-аус...р мадинат ал-Хер...т. Ркп. Инст. Востоковедения АН УзССР (по-видимому, начала XIV в.), № 788, л. 73а, 75б; А.А. Семенов. Некоторые данные по экономике империи султана Хусейн-Мирзы (1469-1506). Изв. АН Тадж. ССР, общ. науки, т. 4, 1953, стр. 79-80.
25. В.В. Бартольд, ук. соч., стр. 137.
26. Хондемир. Хабиб ас-сийар. Бомбей, т. III, ч. 3, стр. 265.
27. Там же, стр. 246.
28. Там же, стр. 282. Следует исправить фразу у В.В. Бартольда (ук. соч., стр. 156), что «в Балхе Хайдар поселился в обители Сияхийе (может быть Сипахийе), приняв на себя все расходы по ее содержанию». В тексте: ... т.е. все эти эпитеты «высочайший царственный порог», употребляемые и теперь, относятся к мавзолею Алия, лежавшему в километрах 12 от Балха (современный Мазар-и Шериф), слово же ... с поставленным за ним глаголом означает только «важные дела и управление ими. Роскошное здание мазара и мечети при нем было построено султан Хусейном, а содержание всего этого бук’а или рауза было обеспечено большими вакфами.
29. Хондемир, ук. соч., стр. 282.
30. Там же, стр. 313; В.В. Бартольд, ук. соч., стр. 139-140.
31. В.В. Бартольд, ук. соч., стр. 140.
32. Baber Nameh, стр. 216.
33. Хондемир, ук. соч., стр. 280-281.
34. Ch. Rieu. Catalogue of the Persian Mss in the Brit. Museum, vol. I. London, 1879, стр. 367.
35. 22 февраля 1499 г.
36. Т.е. тяжесть разлуки султана с Алишером и опасности, угрожающие последнему во время длительного пути в Аравию. 37. См. также русский перевод этого письма в статье: М. Салье. Книга благородных качеств и ее автор. Сб. «Родоначальник узбекской литературы», Ташкент, 1940, стр. 196-197.
38. Хондемир, ук. соч., стр. 280-281.